Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
27.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновПравославие и Великий ИнквизиторНедавнее выступление на Радио Свобода Якова Кротова с темой о церковном землевладении ставит интересный вопрос, наводит на серьезные и довольно мрачные мысли. Это тема, о которой мало сейчас думают, да, собственно, она недавно и появилась как материал для актуального обсуждения. В августе 2000 года патриарх Алексий Второй обратился с письмом к президенту Путину, в котором поставил вопрос о возвращении Церкви изъятых у нее земель. Приведем несколько фраз из этого письма, чтобы напомнить суть дела: Сегодня Церковь стремится быть созидательной силой, имеющей первой своей заботой возрождение в обществе нравственных ценностей и отеческой веры, которые, по нашему убеждению, явятся твердым основанием возрождения и обустройства народной жизни в экономической сфере, в области государственного строительства и во всех других областях. Но общественное служение Церкви не может развиваться без должной материальной основы, которой мы сегодня лишены вследствие многолетних гонений. В годы лихолетья государство беззаконно изъяло у Церкви собственность, созданную трудами многих поколений верующих и, что гораздо более важно, посвященную Богу, то есть заведомо не подлежащую никакому отчуждению. Без этой собственности сегодня практически немыслимо практическое возрождение нашей Церкви, осуществление ее просветительного, миссионерского, социального служения, в плодах коего нуждаются страна и народ. При нынешнем оскудении пожертвований, вызванном экономическими трудностями, только возврат многообразного церковного имущества восполнит бюджет Московского Патриархата, который Церковь употребляет на пользу людям, на благо Отечеству, возвращая лепты людей не только им самим, но и их потомкам. Государство не предпринимает почти никаких усилий хотя бы для частичной компенсации утраченных строений, земель, ценных предметов искусства". Яков Кротов подверг это письмо обстоятельному анализу с исторической и, так сказать, внутрирелигиозной точки зрения, указав на многочисленные неточности письма. Для нас важно, что процесс секуляризации - а первоначально секуляризацией в Европе называли именно отчуждение церковных земель - неизбежный исторический процесс, развертывание логики новой истории. В России, в частности, этот процесс начался еще при Екатерине Второй, и нельзя говорить, что большевики были первыми, кто посягнул на церковную собственность во всех ее смыслах. (От себя добавим, что можно было бы вспомнить и Петра Великого, лившего пушки из церковных колоколов.) Далее Яков Кротов подчеркивает важнейшее: нельзя требовать компенсации за собственность, как об этом говорится в патриаршем письме, потому что понятие церковной собственности - не экономическое, не мирское: земля, принадлежащая Церкви, - это некое сакральное пространство, на котором происходит общение с Богом, а не предмет, имеющий потребительскую стоимость. Получается, что Церковь, соглашаясь на компенсацию, хлопочет не о Боге, а о мамоне. В связи с этим достойна упоминания еще одна мысль знатока церковных дел Якова Кротова: письмо Патриарха - свидетельство того, что в России начали понимать, в чем заключено главное национальное богатство: это не только и не преимущественно нефть, это сама земля, тем более теперь, когда принят закон, позволяющий вводить ее в торговый оборот. Но в связи с этим вспоминаются и другие сообщения прессы: например, о том, что возвращение церковных земель начал лоббировать сенатор от Тувы Сергей Пугачев, бывший президент Московского промышленного банка, один из клиентов которого как раз Московская Патриархия. Этот сенатор-банкир хорошо понимает реальную ценность ни более ни менее как сорока миллионов гектаров земли, на которые претендует Церковь. Что же касается нравственно-просветительской работы Церкви, которая, судя по письму патриарха, невозможна сейчас по причине ее материальной немощи, то лучше не будем вспоминать, чем в исторической - добольшевицкой - действительности была эта работа. Разгром Церкви большевиками не был бы возможен, обладай она хоть сколько-нибудь значащим нравственным авторитетом. Да и восстановили ее те же большевики - Сталин во время войны. Можно совершенно точно указать, когда произошел духовный крах православной церкви, - в расколе семнадцатого века. Нас, однако, сегодня интересует другой вопрос: не о прошлом, но о будущем православия и Церкви в России. Есть ли у них будущее? Возможно ли оно? Вот этот вопрос и хочется обсудить. Начнем, однако, издалека. В 1924 году вышли две книги, удивительно согласно подытожившие смысл истекшей эпохи - ведь мировая война 1914 года была несомненным рубежом, важнейшей вехой новой истории - и столь же тождественно указавшие на новую перспективу или, если угодно, ретроспективу. Эти сочинения - небольшая книжица, почти брошюра Николая Бердяева "Новое Средневековье" и огромный, тысячестраничный роман Томаса Манна "Волшебная гора". Работа Бердяева сразу сделала его европейски известным. Томас Манн такой известностью пользовался уже давно, и характерной чертой его прозы был вкус к философствованию, напряженный интеллектуализм. Можно вообще посоветовать молодым людям, интересующимся духовными вопросами, этот его роман как своеобразный очерк истории европейской культуры. В "Волшебной горе" действуют, вернее, разговаривают два персонажа, борющиеся за душу героя, - либерал, поборник прогресса Сеттембрини и иезуит Нафта, носитель средневекового мировоззрения, которому он пророчит победоносное возвращение. Наступающая эпоха будет движением не вперед, по пути гуманистического прогресса, а назад - будет реакцией. "Первый шаг к истинной свободе и гуманности предполагает преодоление малодушного страха, который вам внушает слово "реакция",- говорит Нафта. Это совершенно то же, что говорил еще в 19 веке русский мыслитель Константин Леонтьев, под мощным влиянием которого находился Бердяев, каковое влияние особенно усилилось во время русской революции. Не забудем, что Леонтьев предсказывал и даже призывал социализм как средство противостояния ненавистному ему гуманистическому, либерально-эгалитарному прогрессу. И в том же ключе идут разговоры Сеттембрини и Нафты. "В благородных усилиях демократии утвердиться на международной арене вы видите только политический подвох",- говорит Сеттембрини. Нафта: "А вы хотите, чтобы я видел в этом идеализм или даже благочестие? Мы сталкиваемся здесь с последними слабыми трепыханиями инстинкта самосохранения, который еще не окончательно утрачен обреченной мировой системой. Катастрофа неминуемо должна наступить и наступит любым путем и любым образом". Катастрофа, которая имеется в виду, - мировая война 1914-го года, по мнению многих тогдашних первостепенных умов подытожившая новую историю, ознаменовавшая конец эпохи буржуазного, вообще европейского прогресса. А вот что писал об этом Бердяев в "Новом Средневековье": "В наше время "реакционным" нужно признать возврат к тем началам новой истории, которые восторжествовали окончательно в обществе 19 века и ныне разлагаются. Призыв задержаться на началах новой истории и есть "реакция" в глубочайшем смысле слова, помеха на путях творческого движения. Старый мир, который рушится и к которому не должно быть возврата, и есть мир новой истории с его рационалистическим просвещением, с его индивидуализмом и гуманизмом, с его либерализмом и демократизмом, с его блестящими национальными монархиями и империалистической политикой, с его чудовищной индустриально-капиталистической системой хозяйства, с его могущественной техникой и внешними завоеваниями и успехами, с безудержной и безграничной похотью жизни, с его безбожием и бездушием, с разъяренной борьбой классов и социализмом как увенчанием всего пути новой истории". Своеобразием русского социализма, коммунизма Бердяев считал существование его в религиозном поле, при всем его воинствующем атеизме: "Гуманистическая идеология в наши дни и есть "отсталая" и "реакционная" идеология. Лишь те антигуманистические выводы, которые сделал из гуманизма коммунизм, стоят на уровне нашей эпохи и связаны с ее движением. Мы живем в эпоху обнажений и разоблачений. Обнажается и разоблачается и природа гуманизма, который в другие времена представлялся столь невинным и возвышенным. Если нет Бога, то нет и Человека --вот что опытно обнаруживает наше время. Обнажается и разоблачается природа социализма, выявляются его последние пределы, обнажается и разоблачается, что безрелигиозности, религиозной нейтральности не существует, что религия живого Бога противоположна лишь религия диавола, что религии Христа противоположна лишь религия антихриста. Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездна. (...) Религия не может быть частным делом, как того хотела новая история, она не может быть автономна. (...) Религия опять делается в высшей степени общим, всеобщим, всеопределяющим делом. Коммунизм это показывает. Он отменяет автономный и секулярный принцип новой истории, он требует "сакрального" общества, "сакральной" культуры, подчинения всех сторон жизни религии диавола, религии антихриста. В этом огромное значение коммунизма. В этом он выходит за пределы новой истории, подчиняется совсем иному принципу, который я называю средневековым. Разложение серединно-нейтрального, секулярного гуманистического царства, обнаружение во всем полярно-противоположных начал и есть конец безрелигиозной эпохи нового времени, начало религиозной эпохи, эпохи нового средневековья". Антихристова вера большевиков - это, по Бердяеву, религиозный феномен, в чем и выразилось направление времени, как бы его ни искривляли идеологические догмы коммунизма. Правда идущей истории - религиозная правда, возвращение к религиозному переживанию мира, что в извращенной форме присутствует и в коммунизме. Бердяев говорит, что нельзя отбрасывать достижений новой истории, и важнейшего из них - опыта свободы. А вот манновский Нафта то же самое новое средневековье связывает прямо с социализмом, который в его трактовке становится тоталитарным, причем не закрывает глаза на ужасные его стороны: "Не освобождение и развитие личности составляют тайну и потребность нашего времени. То, что ему нужно, то, к чему оно стремится и добудет себе, это - террор". Такая смелость и бескомпромиссность персонажа "Волшебной горы" не в малой степени объясняются тем, что прототипом Нафты был известнейший марксист двадцатых годов Георг (Дьердь) Лукач -"венгерец, пишущий по-немецки", как его обозначил Бердяев, сказавший, что его работы представляют важнейший шаг в дальнейшем понимании марксизма. О Лукаче стоит поговорить специально, чем мы сейчас и займемся. Бердяев писал о Лукаче в книге "Истоки и смысл русского коммунизма", согласившись с его определением революционаризма как тотального миропереживания: для подлинного революционера не существует отдельно взятых истин, он видит мир всегда и только как целостность, поэтому он и революционер, а не реформатор, не постепеновец, думающий, скажем, о полезности обобществления производства, но вполне допускающий независимость эстетических форм от политики. Эта в контексте Бердяева по необходимости краткая характеристика невольно уводит в сторону, оставляя предполагать, что Лукач исключительно имеет в виду черты революционной психологии. Чтобы по-настоящему понять Лукача, нужно читать его книгу 1923 года "История и классовое сознание". Это сборник эссе, из которых значимыми остаются два: "Марксизм Розы Люксембург" и особенно "Овеществление и сознание пролетариата". Важнейший тезис Лукача: "Пролетарская наука революционна не просто в смысле ее революционных идей, противопоставленных буржуазному обществу, но прежде всего по ее методу. Примат категории тоталитета (всеобщности) есть главный принцип революции в науке". Конечно, здесь говорится не об эмпирической науке, а о некоем цельном знании, философии или идеологии. Лукач сумел доказать необходимость для правильного понимания марксизма постоянной памяти о Гегеле. Маркса нельзя понимать исключительно в смысле экономического фатализма, предетерминированности истории формами производства, Гегель для него гораздо важнее, Гегеля гораздо больше в Марксе, чем сам Маркс говорил об этом. А у Гегеля понятие всеобщности связано с главным определением диалектики: это процесс, в котором всеобщее отвергает формы конечного. Поэтому истины нет в конечном, в субъекте, в индивидууме. Истина конкретна, говорил Гегель, но на его языке конкретное означает всеобщее, а отдельное, конечное - это абстрактное. Вот это всё время помнит Лукач. Поэтому у него пролетариат становится субъектом подлинного философского познания (по Энгельсу: немецкий пролетариат как наследник немецкой классической философии) - познания, понимаемого не как теоретическое созерцание, а как переделка мира. Пролетариат тотален как субъект, ибо он стоит вне - читай: выше - конечных форм познания, детерминированных положением людей в классовом обществе. Классовая принадлежность искажает представления о мире, связывает человека с его социальным статусом; но пролетариат свободен от этих искажений, именно потому, что он в классовом обществе - пария. Ему и откроется истина революционной - целостной, тотальной - переделки мира. Между прочим, та же мысль о пролетариате как субъекте истинного познания, свободном от порабощающих влияний собственности, развита была самим Бердяевым в его марксистский период, в первой его книге "Субъективизм и индивидуализм в общественной философии". Нужно без оговорок признать, что у Лукача правильное понимание марксизма. Неверно у него "только" то, что неверно у самого Маркса: некритическая мифологизация понятия пролетариата, мистификация некоей эмпирической реальности. Позднейший, послеленинский капитализм вполне успешно интегрировал пролетариат в общество потребления, и никакой чистоты идеи в нынешнем рабочем движении развитых стран нет ни на грош. Поэтому марксизм как революционная теория потерпел полный крах, и Маркс остался в истории мысли, да и в современной социологической науке именно как творец методологии экономического материализма. Каким же образом Лукач представлен в "Волшебной горе" Томаса Манна? Его Нафта - это как бы синтез Лукача с мыслями Бердяева в "Новом Средневековье". Томас Манн сумел в Лукаче (лично ему знакомом), в его марксизме разглядеть черты средневековой теократии. Нафта говорит о религиозных вождях Средневековья: "Сам по себе труд они ставили не очень высоко, ибо он дело этическое, а не религиозное и служит жизни, а не Богу. Но поскольку речь шла о жизни и экономике, они требовали, чтобы условием экономической выгоды и мерилом общественного уважения служила продуктивная деятельность. Они уважали землепашца, ремесленника, но никак не торговца, не мануфактуриста. Ибо они хотели, чтобы производство исходило из потребностей, и порицали массовое изготовление товаров. И вот все эти погребенные было в веках экономические принципы и мерила воскрешены в современном движении коммунизма. Совпадение полное, вплоть до внутреннего смысла требования диктатуры, выдвигаемого против интернационала торгашей и спекулянтов интернационалом труда, мировым пролетариатом, этого политико-экономического спасительного требования современности, отнюдь не в господстве ради господства во веки веков, а во временном снятии противоречия между духом и властью под знаменем креста, смысл ее в преодолении мира путем мирового господства, в переходе, в трансцендентности, в царствии Божием. Пролетариат продолжает дело (папы) Григория. В нем горит его рвение во славу Господа Бога, и подобно папе пролетариат не побоится обагрить руки свои кровью". Это вполне органично увязывается с мыслями отнюдь не религиозного Лукача, потому что его тотальность в политической проекции - это и есть террор. Примерно так и получилось в действительности - по крайней мере, в СССР и так называемых странах народной демократии, в одной из которых продолжал свое существование Лукач, только с удаленными зубами. Террор получился - но проект тоталитарного социализма рухнул. Почему? Абсолютно ясно: потому что социализм в его советском варианте остался в буржуазной формуле цивилизации, ориентированной на технологию, производство, материальное изобилие. Таковы были сознательно провозглашаемые цели. Но на этом именно поле социализм, отбросивший принципы частной собственности и рыночной конкуренции, по определению не может соревноваться с капиталистической экономикой. Тоталитарный социализм возможен только как теократия, подлинное новое Средневековье, то есть общество, презревшее экономические критерии существования. Был же он в СССР сатанократией (тот же Бердяев), а, выйдя из этого острого своего периода и провозгласив формулу "всё в человеке, всё для человека", нечаянно оказался в поле притяжения самых что ни на есть буржуазно-гуманистических идей. Его крах стал вопросом времени. С русским коммунизмом все более или менее ясно (и скорее более, чем менее), но как отнестись к мыслям Томаса Манна и Бердяева о предстоящем неминуемом крахе либерально-гуманистической цивилизации, вырастающей на основе буржуазных принципов - частной собственности и непрерывного производства? Надо сказать, что события, последовавшие за 1924-м годом (напоминаю: временем выхода обеих их книг), поначалу подтверждали соответствующие прогнозы: тот же тоталитарный социализм в СССР и особенно фашизм, итальянский вариант которого Бердяев в "Новом Средневековье" как бы даже и приветствовал как некое живое явление. Последующие события все переиграли: коммунизм двинулся в сторону всяческой оттепели (проще говоря, старческого размягчения мозгов, сопровождаемого окостенением тулова), а о фашизме и говорить не стоит, - настолько он себя дискредитировал, особенно в немецком случае. Новое Средневековье оказалось не стоящим свеч. Но произошло еще нечто, и главнейшее: выход на мировую арену Соединенных Штатов Америки. Произошел, другими словами, подлинный ренессанс капитализма и либеральной демократии. При этом нельзя говорить о возрождении старого, классического, Марксова, то есть чисто буржуазного, капитализма. Появился капитализм новый - общество всеобщего благоденствия, вэлфэр-стэйт. Что касается Европы (Западной), то там, строго говоря, установился демократический социализм - вне какой-либо диктатуры, с полным сохранением так называемых буржуазных (на самом деле общечеловеческих) свобод. Но уже в самое последнее время, лет двадцать - двадцать пять назад, обозначилось новое явление: противостояние Америке так называемого Третьего мира, выдвинувшего передовой отряд агрессивного антиамериканизма - мусульманский фундаментализм. Подробности здесь не нужны - все мы свидетели соответствующих событий. Но важно понять их всемирно-исторический смысл. Он совпадает с тем, что описывали и анализировали в двадцатых годах лучшие тогдашние умы. Это опять-таки Новое Средневековье, на этот раз не в социалистическом, а действительно религиозном варианте. Ситуация воспроизвелась: вызов началам новой истории идет сейчас не в европейском, а в мировом масштабе. В связи с этим стоит вспомнить о русской православной Церкви. Она сейчас хочет стать в тот же антизападный ряд - и потащить за собой Россию в этот лагерь. Православные отцы-пустынники знают свой народ, верят в органичность подобного - средневекового, условно говоря, - образа жизни для России. Русские к благоденствию не привыкли, а к вере и к покорности привычны. Русская Церковь явно наполняется политическим, то есть в ее случае теократическим духом, и пробует воду в разных направлениях. Одна из этих проб - поднятый вопрос о возвращении церковных земель. И пусть не говорят, что православие не имеет теократической традиции. Теократическая тенденция тут может появиться на волне социалистической ностальгии. Православие, видно по всему, готово выступить в традиционно католической роли Великого Инквизитора: гарантия стаду каких-то скромных "хлебов", при ликвидации невыносимого бремени свободы и успокоении совести. Нынешней российской власти, озабоченной как будто всяческой вестернизaцией и желанием добавить восьмой номер к пресловутой "семерке", нужно как следует подумать о своем вроде бы лояльном союзнике, роль которого столь подчеркнуто играет православная Церковь. Можно, конечно, утешаться тем, что тувинский сенатор Пугачев (в данном случае фигура собирательная) переиграет Церковь, а она удовлетворится крохами, которые он ей бросит. Такой вариант тоже вполне возможен, да и естественней для русской Церкви, привыкшей выступать прислужницей какой угодно власти. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
