Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
27.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
ЭкслибрисДмитрий Бавильский, романистАвтор Дмитрий Бавильский
Дмитрий Бавильский живет в Челябинске, где и родился в 1969-м. Когда про Челябинск узнаешь, охватывает оторопь. Поскольку, на самом деле, Бавильский вездесущ. В свои 33 года самый, возможно, юный действительный член Академии гражданской словесности, Бавильский существует и каждодневно приумножается как на бумаге, так и в Интернете - во всех мыслимых ипостасях, формах и жанрах. Прозаик, поэт, драматург, критик, журналист-культуролог, Обозреватель, активнейший участник литературного процесса, член Союза российских писателей и Литературного фонда России, помощник художественного руководителя Челябинского театра драмы по литературной части. В этом выпуске мы ограничимся большой его прозой. В этом смысле Бавильский - автор романов "Вавилонская библиотека" (1998 год), "Семейство паслёновых" (2000), "Едоки картофеля" (2001), "Ангелы на первом месте" (2002). Три последних образуют трилогию "Знаки препинания", ее место действия провинциальный город Чердачинск... Челябинск имеется в виду, нет ли, но сейчас Дмитрий Бавильский в московской студии Радио Свобода. Беседу ведет Дмитрий Волчек... Дмитрий Бавильский: Я написал свой первый роман "Семейство паслёновых" не потому, что я являюсь литературным критиком и решил показать другим писателям, как нужно писать. Просто так сложились жизненные обстоятельства, что нужно было что-то сделать, заполнить паузу, и я написал этот роман. Я не думал, что будет продолжение, будут какие-то следующие книги. Но потом на энергии первого романа выскочил второй - "Едоки картофеля". Я долго не мог понять, почему я написал второй роман. Может быть, не договорил что-то в первом? Но потом понял, что мне нравится это состояние, когда ты придумываешь некое пространство, уходишь в него и подглядываешь из него за жизнью. Любой человек, который написал хотя бы одну толстую книгу или не очень толстую, но самостоятельную, он больше не жилец, он как бы уходить туда и оттуда подглядывает за жизнью здесь. Поэтому писатели такие спокойные, немножко отрешенные. Дмитрий Волчек: О, далеко не все. Дмитрий Бавильский: Настоящие писатели. Дмитрий Волчек: Вы работаете в театре. Связана ли ваша проза с этой работой, насколько театральны ваши вещи? Дмитрий Бавильский: Пять лет работы завлитом в Челябинском Академическом театры драмы, конечно, не могли не повлиять на то, что я делаю в своих книжках. И третий роман, который я только что закончил, "Ангелы на первом месте", он рассказывает об актрисе, которая очень редко выходит на сцену - три раза в месяц, и поэтому не знает, чем занять себя в жизни. И в романе я описал свой театр, нравы, которые в нем царят. В этом романе очень много размышлений о сути театрального искусства и о том, нужно ли мешать жизнь и свои творческие пристрастия, нужно ли смешивать жизнь и искусство. Дмитрий Волчек: Читали ли коллеги по театру эту книгу и как они отреагировали? Дмитрий Бавильский: Нет, книжка пока не вышла, поэтому они не читали. Но, я думаю, им не понравится. Дмитрий Волчек: Ваш первый роман вышел в издательстве "ОГИ", пользуется большим успехом, много критических высказываний, читатели по-разному реагируют. Насколько я понимаю, у вас большой издательский успех. Ваши новые книги, второй и третий роман, должны выйти в крупных издательствах в Москве, и уже о них говорят, о них спорят. Какие у вас конкретные планы изданий, переводов на другие языки? Может быть экранизация даже? Дмитрий Бавильский: Об экранизации говорить еще рано. Но действительно ведутся переговоры об издании "Семейства паслёновых" на французском языке, проданы права "Едоков картофеля" на немецкий и, кажется, на голландский. Но я боюсь загадывать, потому что это все очень зыбко, непонятно. Надеюсь, что к Франкфуртской книжной ярмарке выйдут. Дмитрий Волчек: Смотрите - еще книги не вышли по-русски, а уже вы продаете права на издания в Европе. Очевидно, это большой успех. С чем вы его связываете? Другие писатели, может быть, годами ждут такого шанса и ничего не получают. Дмитрий Бавильский: Я не думаю, что это связано с большим успехом книжек, такова просто реальность книгоиздательского процесса, которому нужно окупать издание книг, и продажа прав это делает. Кроме того, это, видимо, какая-то нынешняя реальность, когда становится легко проникновение русских текстов на другие рынки. К сожалению, какое-то время назад эта ниша была потеряна и сейчас делаются титанические усилия литературных агентов, издательств для того, чтобы восстановить значение русской литературы для западного рынка и для мирового. То есть, я думаю, это такой позитивный процесс, который приятно встроится. А потом, мне кажется, что мои романы она все-таки рассчитаны на читателя, а не на славистов и замороченных людей. В них есть внятная история, сюжет. Потому что именно занимательность - это вежливость писателя. Романы должны быть интересными, легкими для чтения, а что ты положишь, какая подкладка, какой бэкграунд философский, эстетический, этический будет под этой историей, это уже проблема твоего писательского мастерства. Дмитрий Волчек: Тем не менее, если я не ошибаюсь, ваши любимые писатели это Пруст и Борхес. Кажется, они не отличаются занимательностью, понятностью для простого читателя. Как вы с этим справляетесь? Или они никак не повлияли, ваши вкусы это одно, а то, что вы делаете, это другое? Дмитрий Бавильский: Как персонажи моих романов, я стараюсь не смешивать жизнь и искусство. А, может быть, просто люблю как литературный критик? Но в своих романах я ориентируюсь именно на реального читателя, на нового умного, как я его называю. Дмитрий Волчек: То есть, сознательно делаете их коммерческими? Дмитрий Бавильский: Я бы не сказал, что это коммерческие издания, коммерческие романы. Мне кажется, просто сейчас человеку сложно читать трудные книги, где автор расчесывает свои духовные богатства. А толстые книги читают, когда нечего делать. Сейчас время очень динамичное, боевое, все меняется каждое мгновенье, поэтому читателя нельзя учить. Я думаю, что читатель сам в состоянии научить писателя. Я не думаю, что писатель богаче читателя, опытнее, изощреннее. У него есть своя правда, и его нужно только развлечь, рассказать ему историю. Когда человек, потратив день, неделю, месяц на добывание хлеба, ложится ночью и перед сном читает несколько страниц, ему должно быть интересно, прежде всего, эта цель ставилась, когда я писал. Сергей Юрьенен: Дмитрий Бавильский, романист. Фрагменты трилогии "Знаки препинания" - "ЕДОКИ КАРТОФЕЛЯ"... Автор этого не делает, но ведущий передачи позволит себе напомнить слушателю. "Едоки картофеля" - первый из шедевров Винсента Ван-Гога, возникший из серии портретов голландских крестьян и последнее произведение, созданное на родине. После "Едоков картофеля" Ван-Гог перемещается из Голландии в Париж... Эпиграф к роману: Можно начать с букв кириллицы, с медитации перед хрустальным шаром, с молитвенного колеса, или современной живописной картины, и даже со случайного разговора по поводу пустякового события. В этом отношении сон столь же эффективен, как и любое другое отправное событие. Карл-Густав Юнг, "Подход к бессознательному". Часть первая. ТАК, КАК ТАМ Все началось с выставки картин Ван Гога. Точно в город вирус запустили, поставив его с ног на голову. Чердачинский художественный музей имени Виктора Новичкова, пропахший мастикой и рассохшимся паркетом, жил своей тихой, провинциальной жизнью, устраивая выставки, выпуская к ним буклеты, которые не расходились и стопочками потом долго лежали на служебной лестнице, пожелтевшей от хронической скуки и безденежья. Не подумайте, что жизнь тут складывалась совсем уж чахлая да занудная. Со стороны, напротив, казалось: чердачинские коллекции переживают ренессанс, так оно, собственно говоря, и было. Особенно после того, как один безумный миллионер по фамилии Новичков вдруг взял и построил на собственные деньги гигантский музейный комплекс - современный, стильный, из стекла и бетона - "так, как там", у них, на Западе. Да-да, пригласил модного архитектора, закупил оборудование, внес деньги на содержание комплекса вплоть до 2005-го года. Миллионер этот, правда, вскоре застрелился, то ли от несчастной любви, то ли из-за подлости компаньонов, однако дело его продолжало жить, громоздиться на берегах мертвой реки. Разумеется, музейщикам завидовали. Когда появилась возможность выставить все запасники, оказалось, что Чердачинск обладает одной из лучших в стране коллекций русского искусства начала века. Малевич - Кандинский, Ларионов - Гончарова, буквально все, вплоть до какого-нибудь Клюна, Матюшина или Клима Редько. Филонов. Фешин. Фальк. Засуетились, заездили иностранцы. Из Лос-Анджелеса даже приезжал главный специалист по русскому авангарду, ходил, причмокивая, перед облезлыми гуашами, фотографировал на особую камеру, смотрел оборотную сторону (ему позволили), уточнял провенанс. Директор музея Нона Ворошнина, узнав реальную стоимость коллекции, потребовала у губернатора дополнительные ставки для охраны произведений искусства - отныне в каждом зале обязательно сидел смотритель. Точно в Эрмитаже каком-нибудь. Или Лувре. Так Лидия Альбертовна оказалась в работниках культуры. ОКНО Работа, казалось бы, не пыльная, но непреднамеренно утомительная. Без творческого подхода в ней не обойдешься, не выплывешь. Ну, подумайте в самом деле, сколько сил нужно потратить, чтобы просидеть весь день в замкнутом и пустынном помещении среди предметов непонятного назначения. Немых и бездонных. Картины - это, разумеется, хорошо, даже здорово, но есть ли от них реальная польза? Для думающих подобным образом путь в музейные смотрители заказан. В тихих и оттого пыльных залах способны выжить только люди, изначально преданные искусству. Созданные для него. Иначе пребывание здесь кажется бессмысленным, усугубляя и без того серьезные пороки, заложенные несовершенством системы воспитания, восприятия и т.д. Вообще-то раньше Лидия Альбертовна (возраст неопределенный, где-то под 50, волосы светлые, затянутые в тугой узел, в волосах не то паутинка, сорвавшаяся со стеллажа с монографиями, то ли неожиданная седина, родинка на лбу, худая, подтянутая, скромно и аккуратно одетая; доверчивый взгляд) работала в музее библиотекарем. В ее распоряжение выделили узкую, длинную комнату, заставленную книгами и альбомами про художества разных эпох. Книг этих Лидия Альбертовна не читала, она все время вязала свитера и кофты для своих родственников, мужа - композитора-народника и сына Темы. Потому что денег всегда не хватало, приходилось постоянно изобретать многочисленные способы спасения семейного бюджета. Вязание, консервирование, секонд-хенд... Однажды схватила в задумчивости тяжелый альбом и порезалась о лощеные края страниц. Ранка долго не заживала: сырость. Гноилась. Отбила, короче, интерес. Сидела и вязала, глядя в единственное окно, превратившееся из-за пыли и побоев природной стихии в графический рембрандтовский лист. Тусклый и лаконичный. Прямоугольник вытянутого вверх окна выходил на черную речку, на мост через нее, на гранитные берега и дерево, голое даже в разгар знойного лета. Бодреник, что ли? Божедрево, сказали ей. Однажды Лидия Альбертовна даже заинтересовалась: живо ли оно, дерево, - сходила вниз, посмотрела-потрогала, ощутив приятную женскому телу упругость. Решила: мужичок. И вернулась вязать. Несмотря на то, что окно и вид из окна практически сливались с отсыревшей штукатуркой, казалось незаметным, в жизни Лидии Альбертовны, точнее, в жизни ее подсознания, оно занимало место важное и особенное. Подолгу, безучастно, смотрела она туда, где река и редкие люди, и еще более редкие птицы, и провода, несущие городу напряжение. Там, за окном, все время висело одно и то же время года, черно-пегое штрихованное отсутствие - погоды, природы, нормальных условий, пригодных для человеческой жизни. О чем-то она, вероятно, думала значительном или не очень. И уже не вязала, но, сложив руки на манер Моны Лизы, застывала, "а ты другое дерево", казалось: навсегда. Сколько себя помнила, Лидия Альбертовна сидела в этом закутке. Вот ведь объяснил бы кто про связь между человеком и местом, которое он в жизни занимает. Неужели кто-то осознанно, с детства готовит себя в проктологи или, скажем, ассенизаторы. Но жизнь складывается так, что все мы рано или поздно кем-нибудь да становимся, присваиваем некое пространство. Непонятно только, что первично. Мы ли это выбираем места прозябания, или сами места, обладая сокрытыми силами, втягивают нас внутрь собственного поля. ЖЕМЧУЖИНА КОЛЛЕКЦИИ Особой репутацией пользовался зал без привычной уже, казалось бы, цифры. И хотя называли его "вангоговским кабинетом", висела там только одна маленькая картиночка известного художника - подготовительный этюд к картине "Едоки картофеля": темная, мутная клякса, жирные линии, закрученные углем в осыпающуюся спираль, подобия лиц, глаз и носов, ничего толком не разберешь. Возле картонки за широким пуленепробиваемым стеклом все время толпился народ - долговязые интеллектуалы или там толстощекие снобы, а то и просто третий пол, шестой океан - любопытные жители провинции, сопредельных земель, школьники из области, пахнущие долгой дорогой в рейсовом автобусе, да их усталые, издерганные учительницы, точно снящиеся кошке в виде жареных-пережаренных пескарей. Ну, да, Ван Гог. Любимец муз и здешних поэтов: в каждом втором лирическом сборнике местного разлива поминался этот странный старинный шедевр, закладывавший таким, что ли, образом особость местной культурной мифологии, вообще-то весьма бедной на имена и события. Разочарованные посетители недоуменно пожимали плечами: угольная клякса, издали напоминающая трещину в небе, почерневшую, обуглившуюся молнию ( и только позже, если приглядеться, из мрака начинали проступать осторожные фигуры людей, из перекрученные бедностью-бледностью лица), не пробуждала воспоминаний, не требовала отождествлений, не искала человеческого сочувствия. Между тем интимная почеркушка рыжего безумца приносила музею важные и серьезные дивиденды. Именно благодаря чердачинским "Едокам картофеля" местный музей включили во всемирную программу, которая охватывала крупнейшие собрания работ импрессионистов и постимпрессионистов. Этюд постоянно включали в монографические выставки и престижные экспозиции, на выручку от участия в которых музейные и пережили трудные времена дефолта и реформ. Но на этом гуманитарная помощь не заканчивалась. В ближайшее время Чердачинск с замиранием сердца ждали самую крупную в мире ретроспективу картин самого Ван Гога. Собрав в турне по Соединенным Штатам 180 миллионов долларов за одни только входные билеты, выставка уже успела переметнуться в Европу, прошуршать кометой по Скандинавии, стать хитом в Барселоне и даже Париже. И теперь двигалась, двигалась к нам - на отроги Уральских гор, если выражаться совсем уж высокопарно. Дмитрий Волчек: Вы говорите, что читателя не нужно учить, но вы были литературным критиком, то есть учителем, вы объясняли читателю, что нужно читать, что не нужно читать и как нужно читать. Вот сейчас в роли автора, то есть в роли ученика, на котором упражняются другие учителя, как вы себя чувствуете, уютно или вам тревожно? Дмитрий Бавильский: В своей литературно-критической деятельности я нипакогда не учил, что читать, я никогда не выдавал прямых оценок. Мои тексты были построены, Митя, вы это прекрасно знаете, как информация к размышлению. Я не представляю никакую партию, я не представляю никакое движение, течение, я могу говорить только о своем собственном опыте и о своих собственных впечатлениях от текста, что я и делал. А читатель уже сам должен выбирать, нужно ему это или нет. Я говорил только о своих впечатлениях. Я никогда не старался оказаться умнее автора, я пытался проникнуть в замысел книги, и уже, исходя из этого замысла, объяснить, что писатель имел в виду. Если, допустим, Джойс пишет толстенную книгу о еврее Блуме, нужно понять, зачем ему нужен еврей, может быть, Джойс точно так же ощущал себя на родине изгнанником. Поэтому мои литературно-критические эссе это такой сеанс психоанализа без упора на либидо, то есть, зачем автору это было нужно. Мне кажется, такой подход является наиболее продуктивным и конструктивным. К сожалению, не все критики следуют этой методе. Проще всего написать отрицательную рецензию, проще всего подумать, что ты умнее того, кто это сделал. И сейчас, когда выходят негативные отзывы на роман вместе с позитивными, тут фифти-фифти, я понимаю, для чего и почему это делается. Я очень давно это делаю, я знаю этих людей, я знаю, кто и что отрабатывает, я знаю, для чего это делается. Поэтому я совершенно спокойно отношусь к людям, которые решают свои проблемы. Мне нравится, что они замечают роман и пишут о нем. Если мне какой-то текст не нравится как критику, я никогда о нем не напишу. Если человек берет мою книгу и не хочет понять, о чем она написана и зачем она написана, но, тем не менее, пишет статью, значит, он либо отрабатывает какой-то заказ, либо решает какие-то свои проблемы. Бог в помощь, я не психоаналитик. Дмитрий Волчек: Может, мстит за что-то, все-таки литературная жизнь это такой клубок змей. Вы говорите, что вы не учите читателя и не навязываете ему своих оценок, но все-таки я хочу у вас спросить, что в современной русской литературе, давайте возьмем только этот локус, вам нравится, а что откровенно раздражает, что вам кажется неприемлемым, бессмысленным, неактуальным? Дмитрий Бавильский: Сейчас очень странное время перестройки литературной жизни, и никто не может понять, что происходит и что нужно будет завтра, поэтому тексты очень быстро устаревают. Тем не менее, етсь позитивные какие-то тенденции, появился рынок романов, которые выходят, минуя толстые журналы, которые очень долго сохраняли монополию. Толстые журналы теряют тиражи. И если честно, меня очень раздражает ситуация с толстыми журналами, которые всегда были одним из главных источников появления новых текстов. Сейчас литературные журналы, то же "Знамя", или "Дружба народов" вполне сопоставимы по тиражам с "Митиным журналом", то есть мэйнстримные журналы и андеграундный журнал выполняют примерно одну и ту же функцию и заполняют одну и ту же нишу. И редактора не делают ничего, чтобы спасти это важное и нужное дело. Я живу в Челябинске, и до недавнего времени толстые журналы были главным поставщиком нового и интересного. Сейчас даже уже в Челябинске появилась сеть книжных магазинов, новинки доходят, и толстые журналы потеряли своего читателя, их выписывают только профкомовские библиотеки. Тем не менее, это очень важный институт литературной жизни. Не хотелось бы, чтобы они в силу разных причин утратили свое значение. Дмитрий Волчек: Это институт специфически российский, как вы знаете. На Западе таких толстых литературных журналов в принципе нет, есть небольшие журналы каких-то групп, которые выходят нерегулярно, есть еще какие-то институты, но они совершенно другого плана. Может быть, просто Россия как бы отказывается от уже устаревшего института и вписывается в мировой контекст с такой легкостью. Стоит ли жалеть об этом? Дмитрий Бавильский: Легкости нет, есть надрыв и надсад. Кроме того, Митя, Россия очень большая, неохватная, и книжки очень плохо доходят. Поэтому литературные журналы, если бы они выполняли свою функцию так, как должно, они бы могли идти в авангарде процесса. Дмитрий Волчек: Я думаю, что как раз процесс этот очень естественен. Журнал как таковой это издание группы единомышленников с какой-то целью. Дмитрий Бавильский: То есть вы считаете, что сейчас не может быть единомышленников? Дмитрий Волчек: Просто редакция, которая составлена из людей на зарплате, которые редактируют и объединяют рукописи по принципу немножко поэзии, немножко прозы, немножко публицистики разных людей, которые ничем не связаны, а просто выбираются по какому-то критерию качества, который существует в голове этой тети с перманентом, которая там сидит с брежневских времен, пусть даже она очень либеральна, это не работает. Почему журнал "Знамя" составлен именно так, почему там печатается X, Y и Z, что связывает этих людей? Я понимаю, почему издавался журнал "Аполлон", почему издавался журнал "Золотое руно", я понимаю, почему издается газета "Лимонка": Я не понимаю, что такое журнал "Знамя", о чем он, для кого он, какая тенденция? Это просто тексты. Дмитрий Бавильский: Чтобы было. Дмитрий Волчек: Да, это просто набор не связанных между собой текстов никак, никакой магистральной линией, никакой логикой, никакой эстетикой, ничем, просто шрифтом. Дмитрий Бавильский: Конечно, я с вами соглашусь. Но проблема в том, что мы все из тех времен и некоторые стереотипы они очень живучи и трудно вытравляемы из головы. Конечно, я понимаю, что журналы, толстые журналы это свидетельство неблагополучия и социального, и эстетического. Но я привык их читать, и как читателю мне не хотелось бы терять эту важную составляющую моей духовной жизни. Хотя, конечно, это здорово, что выходят книжки, минуя толстые журналы, появился рынок, активно работают издательства, которые выпускают современную прозу. И мне приятно покупать эти книжки, читать их и писать. Дмитрий Волчек: Ну, вот ваши книги вышли все мимо журналов, хотя вы работали в журнале "Знамя", они все вышли в издательстве, одна вышла, и другие выйдут. И вы испытываете по этому поводу какую-то скорбь? Дмитрий Бавильский: Нет, кстати, это нормально. Тут интересная ситуация - мои романы показались в журналах излишне радикальными. Для меня это полностью непонятно, потому что это обычные нормальные романы для чтения. Когда в конце очередной порции должен стоять титул "Продолжение следует". В принципе, я ориентировался на читателей толстых журналов. Дмитрий Волчек: А в чем радикализм, который заметили редакторы? Вы призываете к мировой революции или описываете скотоложство? Дмитрий Бавильский: Я не делаю ни того, ни другого, но я пытаюсь честно разобраться, что происходит сегодня с людьми. Когда я затеял свои романы, оказалось, что самое трудное это описать современность, то, что происходит сегодня за окном. Потому что современность, она сейчас ушла либо в "мыльные оперы", либо в низкие жанры, боевики, триллеры, и проще описать жизнь проститутки или бандюгана, чем обычного человека. А как описать современность? Никто не знает, как это сделать. Обратите внимание, сколько появляется фантастических романов, приключенческих, оторванных совершенно от реальности, от сегодняшней жизни. Я понял, что нужны некие универсальные метафоры, которые бы описывали сегодняшнее состояние. В романе "Едоки картофеля" я нашел такую метафору, это семейство паслёновых, содружество трех людей, то, что в народе называется "шведская семья". Я хотел показать, что, несмотря на то, что обстоятельства жизни меняются, и происходит какая-то переоценка роли мужчины и женщины в современном обществе, тем не менее, какие-то базовые фундаментальные вещи остаются прежними. И этот роман написан во славу женщины и возможности рожать детей. Во втором романе, где описан роман взрослой женщины с молоденьким мальчиком, я пытался показать, как современное искусство может воздействовать на людей и менять жизнь. В третьем романе "Ангелы на первом месте" - это исследование виртуальных пространств, через которые люди знакомятся и заводят какие-то отношения и знакомства. То есть вот какие-то явления жизни, которые мы наблюдаем, но которые нам не очень свойственны, должны помочь лучше разобраться с тем, что с нами происходит. Нужен некий небольшой сдвиг для того, чтобы реальность засияла новыми красками. У меня есть приятель-романист, и он мне сказал, что в каждом романе должна быть этнография, то есть жизнь в романе должна чуть-чуть отличаться от той жизни, которую мы ведем на своей улице. И именно это я и пытался сделать. Сергей Юрьенен: Вернемся к трилогии о городе Чердачинске и его обитателях. "Едоки картофеля". ТО, ЧТО МЫ НАЗЫВАЕМ "ОСЕНЬ". Перевод стрелок на час вперед. Открытие театрального сезона. Включение тепла: окна начинают запотевать. На них снова можно писать пальцем. В вечернем трамвае, пересекающем промышленную долину смерти, писать пальцем: "Таня... Принчипесса"... Желание эмигрировать, короткое и обжигающее, как молния. Мысли о смерти. Бабье лето, капризное и непостоянное, как предменструальный синдром. Снова появляются парниковые овощи (сначала огурцы, затем и помидоры), восковые и несерьезные. Изморозь поутру. Новые телепроекты. Первый снег, который обязательно должен растаять. Второй снег, который лежит чуть дольше первого, но через несколько дней, повалявшись в темных уголках, тоже сходит на нет. На что Таня обязательно скажет: "Последние теплые деньки догуливаем..." Перепады давления, которые отражаются на настроении. Оперные или балетные фестивали. Скорее (декадентская) опера, чем (зимний) балет. Снег, который становится, кажется, постоянным, пока еще такой чистый, белый, кое-где аккуратно (в равных пропорциях) перемешанный с листьями. Выгул собаки или там вынос мусорного ведра оборачиваются метафизическими проблемами и эзотерическими обрядами. Родители перестали ездить на дачу. Обострения у людей с психическими заболеваниями. Последние астры, хиреющие на клумбе в последнем "прости". День города, тупое ликование толп, обостряющее одиночество. Необходимость ежевечернее мыть, сушить и чистить обувь. Планы начать с понедельника новую жизнь - гимнастика, йога, трусца. День рождения Тани и Айвара, сначала Тани (хорошая, солнечная погода гарантирована), потом, в ноябре, тяжелой уже поступью, Айвара. После отпуска выходишь на работу, долго втягиваешься в ритм рабочих будней, поначалу филонишь почти на законных основаниях; хвастаешься загаром. Поиски подарков своим близким: сначала с Айваром - для Тани; потом - в компании с Принчипессой - для Айвара. Первая волна простуды и гриппа. Удлинение ночи, первоначально мало заметное. Быстрое потемнение вечером. Подписка на периодические издания. Обострение сексуального желания. Переход с пива (летний напиток) на вино. Чтение пухлых томов. Загустевающие за окном вечера; загустевающий в комнатах уют. Дожди, сначала вкрадчивые и осторожные, потом все более и более бесцеремонные и вот совсем уже наглые. Качание воздушного океана (весь день стоит как будто бы хрустальный), из рам которого вынули плоть тепла (и лучезарны вечера). Стайки школьников с новыми ранцами и букетами цветов наперерез. Статьи и рассуждения о "горячей политической осени". КУЛЬТУРНАЯ ПРОГРАММА Куда податься бедным парочкам, у которых есть время, но нет места? Поневоле начнешь интенсивно осваивать очаги городской культуры. Особого разнообразия в этом отношении Чердачинск, состоящий в основном из спальных районов, не сулил. Конечно, всегда можно зайти в кафе или очередной фаст-фуд, но Лидия Альбертовна панически боялась встретить кого-нибудь из знакомых, срабатывал безотчетный инстинкт неузнавания. Лучше всего подходили для встреч кинотеатры: темнота - друг молодежи, но сколько же можно смотреть однообразные голливудские фильмы и молча страдать от невозможной близости. Ибо ничего такого Лидия Альбертовна позволить по вполне понятным причинам не могла, а Данила, словно бы и не торопился, выжидал, вероятно, пока созреет сама. Поэтому когда Мурад Маратович принес билеты в концертный зал филармонии на отчетные выступления чердачинского академического оркестра, Лидия Альбертовна с радостью восприняла ленивый отказ вечно занятого Артемки и немедленно пригласила Данилу. А что такого, подумаешь, приятель сына, совсем еще мальчик, мало ли что может быть, это племянник из Троицка приехал, на лбу же не написано, да? Крещенские морозы перевалили через остроконечный, готический пик. Вновь образовавшиеся сугробы блистали подозрительной чистотой. Ветер вытянул их, снес, стер блистающие шапки, казалось, это застывшие волны невидимого океана, как в детской считалке: море волнуется - раз, море волнуется - два, море волнуется - три, на месте фигура замри.. В последнее время Лидия Альбертовна чувствовала себя молодой и легкой на подъем, все чаще вспоминала детство и юность, рассказывала об этом Даниле, он внимательно слушал, точно уходил вглубь собственных воспоминаний, где на серебряных весах сравнивал две жизни. А еще радом с ними все время почему-то играла музыка, но не такая громкая и раздражающая, которую, передают в ресторанах и на общественных пляжах, но сдержанная и не лишенная достоинства. На встречи их Данила всегда приезжал с плеером (дорога из дома занимала у него много времени, потому он не упускал возможности послушать в наушниках хорошую музыку, да и от окружения нелицеприятного нужно как-то отгородиться), в ушах - затычки, на лице - блаженная мина неузнавания. Лидия Альбертовна однажды подкралась к нему незаметно и увидела его рассеянный, невидящий взгляд. В такт неслышимым музыкантам он изящно встряхивал густой челкой, в которой так таинственно серебрились снежинки. МУЗЫКА Морозный, заиндевевший город, по которому острожно пробирались вечно неповоротливые, горбатые троллейбусы, действительно пах морем, а еще свежими огурцами, точно снег выстирал улицы и дома постоянно рекламируемым стиральным порошком, превратив их в декорации для любовной истории. Она подошла на цыпочках, хотя он, сосредоточенный на музыке, все равно не мог услышать ее шагов, и, кажется, помахала рукой. Данила увидел, встрепенулся, смахнул снег с непокрытой головы, заулыбался так открыто, так беззащитно, что у нее защемило сердце. - Дай послушать, - сказала она, подойдя совсем близко. - Возьми, конечно. - И он вытащил из уха наушник, протянул ей. Ситуация эта показалась ей весьма двусмысленной и неприличной, скрутила нервную систему обжигающей неловкостью, но лишь на мгновение, на мгновение. Конечно, она оценила, что, протягивая наушник, он допускает ее в святая святых внутреннего заповедного мира. Так они стояли какое-то время под редко падающим снегом и вместе слушали далекую тихую музыку. Мимо бесконечной вереницей тянулись отчетливо унылые этим зимним днем легковушки, день клонился к закату, небо опускалось все ниже и ниже, люди бежали с работы домой, точно прижатые к земле невидимыми слоями атмосферного давления... А они стояли под всеми ветрами, невидимые и свободные, слушая что-то совершенно особенное, ибо у Данилы и не могло не быть чего-то в этом духе. Честно говоря, она ожидала услышать совершенно другую музыку, бодрую и ритмичную, наполненную летним светом и пузырьками минеральной воды. Однако в густом фоне, доносящемся из маленького наушника, существовало столько безнадежности и отчаяния, что Лидия Альбертовна невольно посмотрела Даниле прямо в глаза, ожидая увидеть если не слезы, то хотя бы необратимую печаль. Ничего подобного во взгляде Данилы даже и не ночевало. Это несоответствие между внутренним и внешним поразило ее до глубины души. - а мы что, кого-нибудь ждем? - спросил он деловито, чем окончательно разрушил впечатление от грустного музыкального фрагмента. КОНЦЕРТ Лидия Альбертовна надела на концерт лучшее платье, она никогда не злоупотребляла косметикой, но сегодня задумчиво разглядывала себя в зеркале, будто видела в первый раз, подумывая о том, что хорошо бы заняться внешностью, привести себя в порядок, купить тени или, возможно, новые духи. Тем более что маленький флакончик, некогда подаренный ей мужем, подходил к концу. В фойе собрался цвет чердачинской интеллигенции, пары ходили по просторным помещениям, переполненные ощущением собственной значимости, звери в условиях естественной среды обитания - вон те - пара страусов, эти - чета горделивых павлинов. Лидии Альбертовне стало смешно и жарко. Музыка чердачинских композиторов, исполняемая в первом отделении, оказалась вычурной и занудной. Народ мучился, слушал невнимательно, ждал второго отделения с проверенными номерами из классики. Лидия Альбертовна увидела, что Данила достал из сумки наушники и переключился на содержимое своей кассеты. "Странный он", - подумала она, разглядывая музыкантов, отчаянно трудившихся над исполнением местных опусов. В антракте они купили сока и тонкие, почти прозрачные бутерброды с копченой колбасой. А потом да, настала пора Чайковского, чьи взлохмаченные чувства целиком захватили Лидию Альбертовну и унесли ее в полную непроницаемость. Она так сосредоточилась на переливах скрипичных, удачном сочетании их с духовой группой, что совершенно выпустила Данилу из виду, а когда вновь осознала, что сидит в концертном кресле, увидела: спутник ее отчаянно скучает. - Романтизм, сентиментально до пошлости, приторно, да? - изрек он. Впечатление от Чайковского оказалось смазанным, словно со всего размаха она ухнула в глубокую яму, музыка показалась ей будничной и серой, лишенной всякого смысла, расползающейся в разные стороны, наподобие старой, поношенной тряпки. ТО, ЧТО СЕГОДНЯ КАЖЕТСЯ АРХАИЧНЫМ Мумие Троллейбусы Амаретто Факсы и срочные телеграммы Пение под гитару Украинский язык Отсутствие горячей воды Визит в паспортный стол "Адидас" Когда клянутся Автобиографические книги и фильмы. Про принцессу Диану Поляроид Научная картина мира Зоопарк Явные сексуальные отклонения, театр Романа Виктюка Слова-паразиты Криминальная хроника Слякоть "Дети Арбата" и все эти избыточные субкультурные проекты семидесятников-восьмидесятников, впрочем, как и само это нелепое какое-то понятие "поколение" Стандартные конверты Пуговицы Чайный гриб Телевизор и телевизионные программы Рок-музыка в любых ее проявлениях и модификациях. Сытые рокеры (впрочем, их нужно было бы вынести в другой, более радикальный список) Фигурное катание Глянцевые журналы Средства для пожаротушения. Например, огнетушители Душеспасительные беседы по письмам слушателей на радио Металлические монеты Лимонад Комсомольский значок. Любые значки любой формы Художественная самодеятельность Подписные издания (кому сейчас нужен Диккенс в 30-ти томах?) Аппарат с газированной водой Ковры Елочные игрушки Помазок для бритья Артисты "разговорного жанра", писатели-сатирики Дипломат (в смысле "кейс") Черепашки Заводские и институтские многотиражки Вытрезвитель (если таковое еще имеются) Хронические заболевания Хроническая мужественность Зубной порошок Фломастеры Длительные семейные отношения ("и умерли в один день") Мужские шубы из искусственного меха Алоэ на подоконнике Томатное мороженное Первомайские демонстрации Парики и накладные ресницы (если только ты не трансвестит) Кубик Рубика Мусорные баки Большие кинозалы Бухгалтерские нарукавники Весь французский экзистенциализм скопом Цирк Обильное цитирование, кавычки Многодневные запои; похмелье; откровенья, снизошедшие во время пьянки или спросонья Стетоскоп (медицинская трубочка для прослушивания сердца и легких)..... Сергей Юрьенен: Дмитрий Бавильский, "Едоки картофеля". В полном виде роман публикуется сейчас журналом "Урал" и составляет часть трилогии "Знаки препинания". Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
